Я не собиралась писать о теракте в Восточном, который произошел два года назад, но всевидящий «Фейсбук» мне сегодня напомнил о том, что прошло два года, и показал запись, сделанную в те дни.
Сложно читать мои мысли даже сейчас, еще сложнее вспоминать все то, что творилось тогда.
Война, которая по телевизору, это не война, которая у тебя под окнами. Мариуполь два года назад о войне слышал, даже чувствовал, когда были обстрелы Сартаны, но, пожалуй, привык жить рядом с ее дыханием как ни в чем не бывало. И конечно, когда смотришь обстрелы частных одноэтажных домиков, ощущения не такие, как если показывают осколки стекла и металла, раскалывающие 9 этажей один за другим.
Я помню, как приехала на Восточный и, ожидая то, что увижу, все равно отпрянула от разрушенного киоска и частей чьей-то жизни. Человеческое тело частями всегда вызывает у нас отвращение и дикий ужас, который, словно льдом, пронизывает все тело, ведь всю нашу жизнь мы стараемся не быть так близко рядом со смертью. Это то, что называется вытеснением, мы стараемся не видеть и не думать о смерти.
Восточный сразу после теракта выглядел так, что отворачиваться хотелось на каждом шагу. Еле сдерживая тошноту и слезы и старательно дыша носом, сильно моргая, чтобы не расплакаться, я подошла к месту разворачивания палатки помощи.
Первую палатку МЧС, которую развернули в первый день после теракта, тут же наполнили люди. Некоторые стояли и молчали, другие подходили и говорили о неразорвавшихся снарядах, одна женщина все повторяла, что муж в больнице, но никак не могла сказать, в какой и какая помощь ей нужна. Она все повторяла: «Мы все могли умереть, как же так. Боже, как это страшно», - а потом просто обмякла, плавно опустившись мне на руки, словно маленький ребенок, и я еле успела поймать ее так, чтобы не упасть самой. Так мы и замерли. Я гладила ее по голове и сжимала словно неживые руки, без капли человеческого тепла. А она все повторяла: «Боже, как страшно…»
Страшно было и мне. До этого я была под обстрелами и работала с людьми в больницах. Но такого большого скопления человеческого горя и ужаса на одном квадратном сантиметре не видела никогда. Сложно описать словами ощущение, когда весь воздух словно пропитан ужасом, когда ты видишь ужас и боль, словно смотря через молекулы. А птицы и деревья вокруг замерли в немой пустоте, без всякого звука. Как фильме ужасов, только страшнее. Это реальность, и ты можешь пощупать ее руками. Мне хотелось протянуть руку и попробовать воздух рукой, такой он был густой.
За этой женщиной пришел мужчина странной наружности, в обычной жизни мы часто думаем, что такие люди живут непонятно где и злоупотребляют алкоголем. Он тихо стоял рядом со мной, пока я записывала, какая помощь необходима людям, приходившим один за другим.
Потом он тихо сказал:
- Я пришел помочь.
- Вам нужна помощь? - стараясь перекричать толпу из людей кричащих, ожидающих, плачущих, заходящих и выходящих туда-сюда.
- Нет, я пришел помочь. Я могу делать все по дереву: могу двери, окна. Ну и вообще, носить могу… Пришел помочь, чем могу.
- Мы не платим за это, - подозрительно глядя на его рваные ботинки, сказала я.
- Мне не надо, я бесплатно, у меня и дом целый, я могу, если что, кому-то комнату выделить, у меня дерево есть. Понимаете, это так страшно. Я просто не знаю, как помочь. Но могу все делать руками.
Позже, после того как он разгрузил машину с одеялами, присланную международной организацией, я пила чай с этим мужчиной, и оказалось, что он вовсе не алкоголик, а просто живущий одиноко затворник. Он тоже повторял, как на кнопке «repeat»: «Это так страшно...»
Потом - люди один за другим. Все повторяют одно и то же, словно пытаясь поверить, что это уже произошло: «Потом свист, боже, какой страшный свист, вы знаете?! Знаете?! Ужас, и потом удар... Я вообще не поняла, а потом только увидела кровь и дыру… Боже, кто такое может делать!»
Одна бабушка рассказывала, что во Вторую мировую были сигналы, а здесь….
День шел по своему времени, цепочка горя крепко связывала минуты в часы и одну историю в другую.
Я помню, что дышала вместе с людьми, потому что также чувствовала, что теряю ощущение реальности, перестаю чувствовать тело.
В ужасе у нас вырабатывается большое количество адреналина и кортизола, а они в свою очередь мобилизуют тело на спасение, поэтому мы перестаем ощущать себя.
Страшнее всего, конечно, ранения и потеря близких. Здесь нет утешения, здесь есть только холодный ужас.
Война выбивает из-под ног почву. Ты понимаешь, что ты не защищен и твоя жизнь может оборваться в любой момент. Под вечер совсем рядом начались обстрелы. Люди, как парализованные, все стояли в очереди за одеялами.
Я помню, что знакомый тогда кричал мне, чтобы, падая, накрывала голову руками. Поработав с людьми в больницах, я серьезно задумалась, что если осколком оторвет руку, то, кто его знает, может, лучше сразу насмерть. Странные размышления для молодой меня, странные размышления для человека, живущего в XXI веке, странные размышления, но правдивые.
Те дни были как в каком-то сюрреализме. Вязкий воздух. Полная тишина вокруг, лишь люди, разговоры, плач, споры, тихие обсуждения.
Я с трудом помню, как доползала домой в те дни, а дома психологи отзванивались и говорили о людях в больницах. Истории пострадавших детей облетели все телеканалы. А вживую, конечно, смотреть на ребенка с ампутированной конечностью просто невозможно.
«Так не должно быть…», «такого не должно быть с детьми…», «такого не должно быть ни с кем…». Это все, что звучало у меня в голове в то время.
Ни с Донецком, ни с Волновахой, ни с Мариуполем. Я всегда внутри содрогаюсь от ужасных фраз людей, далеких от войны, возвращающихся в свои дома под звуки музыки в наушниках, с вечерним смехом по вечерам с семьей. Их колкие фразы «сами заслужили» как тяжелый щит отрезают этих людей от реальности, где нельзя заслужить войну, потому что разорванные тела и жизни, потерянные дома и дети без рук нельзя заслужить. Но конечно, надо всегда понимать: «Мир очень хрупкий, он не гарантирован».
Люди приходили и приходят с флешбэками от обстрела Восточного к психологам еще два года спустя. Как ни странно, считается, что пережить чрезвычайное происшествие и нормализовать жизнь после него - это основная задача. Но самое главное - восстановить доверие к миру, которое нарушается раз и навсегда.
Конечно, теракт в Восточном оборвал иллюзии Мариуполя, что война рядом, но у него все хорошо, теракт навсегда оборвал доверие города к будущему. И люди учились и по сей день учатся жить, опираясь на простые вещи: близких, дом, связи, еду, детей, простые радости жизни.
Я до сих пор помню этот воздух, я до сих пор помню десятки историй, выслушанных в те дни, я до сих пор помню глаза детей в больницах. И, к сожалению, они лишь часть моих воспоминаний за два года войны, потому что мои воспоминания - это смесь из историй и боли по всей линии соприкосновения и по обе стороны конфликта.
Но я также надеюсь, что, восстановив привычную жизнь, мы научимся ее ценить.
